Генерал также отверг предложение бригадного генерала Стронга, настаивающего на высадке морского десанта на албанское побережье в обход неприятельских позиций. Австрийский флот, полностью изолированный в Адриатическом море выставлением минных полей в Отронском заливе, мог в любую минуту выйти со своей базы в Дурлессе и если не сорвать высадку десанта, то нанести мощными орудиями линкоров ощутимые потери союзному десанту.

По мнению самого Слащева, наиболее перспективным прорыв неприятельских позиций мог быть в направлении долины Вардара. Это был кратчайший путь, выводящий на тыловые австрийские коммуникации, который в случае успеха позволял прервать сухопутное сообщение Болгарии и Австрийской империи. Главный серьезный недостаток этого плана заключался в том, что в районе намечаемой атаки местность была наиболее труднодоступна из всего центрального участка Балканского фронта. Правда, в этом был и большой плюс, поскольку, надеясь на непроходимость позиций, болгары держали здесь минимальное количество своих войск, более опасаясь удара противника со стороны Монастыря и озера Дойран.

Это Слащев установил с большой долей достоверности, детально изучив долину Вардар с помощью авиа- и сухопутной разведок. Именно здесь, в районе Ветреник – Доброполе – Скол, следовало нанести главный удар сербскими и русскими частями, предоставив франко-греческим войскам расширять зону прорыва фланговыми ударами и одновременно прикрывать наступающие части от возможного контрудара противника. Остальные англо-греческие войска должны будут наносить отвлекающий удар между озером Дойран и рекой Вардар.

Предлагаемый план был рискованным и смелым, но Слащев хотел гораздо большего, чем освобождение Южной Сербии. Генерал мыслил гораздо шире и замахивался на стратегическое изменение положения всего Балканского театра военных действий в виде полной капитуляции Болгарии и открытия союзному войску всего южного фланга Центральных держав. Столь масштабное изменение могло произойти лишь с моральным разложением части болгарской армии, ради чего и был приглашен Радко-Дмитриев.

Популярный национальный герой двух Балканских войн, завершивший полное освобождение болгарского народа от османского ига и объединивший две части Болгарии в одно единое государство, как никто лучше соответствовал потаенным замыслам Слащева. Вот уже второй месяц генерал вел тайные переговоры с офицерами болгарских частей с помощью ночных парламентеров с той стороны.

Все эти действия носили сугубо секретный характер и были тайной не только для противника, но и для западных союзников. Слащев не хотел раньше времени раскрывать свои карты.

Этой ночью со стороны противника перебежал унтер-офицер болгарских войск Стоян Раков, и Слащев хотел получить самые последние сведения из стана врага. Радко-Дмитриев быстро переводил слова унтер-офицера, но Слащеву и так был понятен общий смысл того, что торопливо говорил перебежчик.

– Каково настроение среди солдат твоего полка? Довольны ли они своей службой и верят ли в скорую победу?

– Шутить изволите, господин генерал, о какой победе вы говорите? Турок побили, немцев бьют, австрийцев бьют. Солдаты чуть ли не открыто проклинают царя Фердинанда за его союз с кайзером, заключенный против воли нашего народа. Вам ли этого не знать, господин генерал, – льстиво молвил Раков Дмитриеву, но тот только нахмурил брови, и унтер моментально подобрался, испугавшись возможного гнева генерала.

– Что же вы не выступите против царя, раз так он сильно вам не люб? Винтовки у вас есть, патроны тоже, так поверните штыки назад – и вперед, на Софию. Ну, что молчишь?

Унтер испуганно облизал разом пересохшие губы и затравленно переводил испуганный взгляд с одного генерала на другого, не зная, что им ответить. Застигнутый врасплох подобным вопросом Дмитриева, унтер всем своим видом показывал, что в подобных дебрях высокой политики он никогда не хаживал.

– Много ли немцев в вашем полку? – перевел разговор Слащев в более привычное для унтера русло общения.

– Мало, мало, господин генерал, – с радостью ответил тот, ощутив свою возможность быть полезным для столь высоких господ, – в начале года они были в каждом батальоне, роте и даже во взводах, а когда вы их летом даванули, всех как метелкой вычистило. Осталось несколько офицеров в дивизиях, да в нашем полку майор Фогель задержался, только, боюсь, ненадолго.

– Это почему?

– Уж очень на него злые наши солдаты. Он приказал засечь до смерти двоих солдат за кражу продуктов с полкового склада. Фогель настоял на своем приказе, хотя полковник Богумилов был против этого.

– А что, сильно голодает ваш полк, что солдаты вынуждены воровать себе еду?

– Что полк, господин генерал, вся дивизия и армия недоедает. С июня месяца наши пайки урезали чуть ли не вполовину, сказали, сейчас лето, сами добывайте себе пропитание. Крестьяне, как только проведали про это дело, так начали срочно переселяться прочь отсюда.

Радко и Слащев понимающе переглянулись: перебежчик полностью подтверждал ранее полученные сведения о лишениях в рядах болгарского воинства.

– Значит, ты к нам перебежал ради тарелки супа? Хорош воин, что свою родину за похлебку продает! – гневно бросил Дмитриев, упершись гневным взглядом в лицо Ракова.

– Никак нет, господин генерал! – твердо ответил унтер и ретиво вскочил со стула. – Надоело мне воевать за несправедливое дело и неправильного царя. Вот и решил отойти от него, не один я такой.

Раков знал, что говорил. Не он один, действительно, являлся пред светлые очи героя Болгарии с первого момента его появлении на фронте. Весть о его прибытии моментально перелетела через линию фронта и надолго увязла в умах простых солдат и офицеров.

– Расскажи, что пишут из дома, давно весточку получал? – более миролюбиво произнес Дмитриев, взмахом руки приказав собеседнику сесть обратно на табурет.

– Давно, господин генерал, еще в мае. Пишут, что очень трудно жить, власти заставляют сдавать весь урожай в город, оставляя едва-едва на пропитание и для нового сева. А все, что вывозят в город, немедленно отправляют эшелонами в Германию. Сестра сама видела, как людей от вагонов немецкая охрана штыками отгоняла, когда туда сахарную свеклу грузили, – с тоской в голосе говорил Раков.

– Значит, во всем виноват царь Фердинанд, говоришь? – спросил Дмитриев унтера, и тот вновь вскочил.

– Так точно, господин генерал, он – немчура проклятый, через него все наши беды.

– А сбросить его духу не хватает?

– Так точно, не хватает. Не нашего ума такое дело вершить.

Дмитриев посмотрел на вытянувшегося перед ним в струнку унтера и с хитрецой спросил:

– Ну а со мной ты и твои солдаты пойдут свергать царя?

Унтер радостно осклабился и, не задумываясь ни секунды, четко и ясно отрапортовал:

– Так точно, ваше высокопревосходительство, пойдем.

Радко внимательно посмотрел в лицо допрашиваемого, а затем сказал:

– Ладно, иди, Раков, сейчас тебя накормят, но помни: слово – не воробей, вылетит – не поймаешь.

Когда унтера увели, Слащев неторопливо подошел к карте, разостланной на столе, и сказал своему собеседнику:

– Значит, не любят братушки своего царя, ой не любят, если он их голодом морит.

– Да за что любить этого аспида, Яков Александрович, был бы еще свой да глупый, так ведь этого чужака из Берлина прислали на нашу голову, – с негодованием ответил Дмитриев. – И что в нем нашего, славянского? Ладно, Бог даст, выбросим обратно.

Дмитриев помолчал некоторое время, а затем продолжил:

– Все, что говорил Раков, полная правда. Немцев в дивизиях осталось очень мало, в основном только помощники командиров дивизий. Тырновский полк, находящийся в резерве, полностью свободен от немцев, и его офицеры готовы поддержать нас, как только будет прорван фронт. Такое же положение дел и в Бургаском и Козолуповском полках. Их командиры не хотят воевать и готовы повернуть свое оружие против Фердинанда, если будет наш успех на фронте.